Ануфриев С. В.,
учитель русского языка и литературы
МАОУ гимназия № 9
г. Екатеринбург
К 80-летию Великой Победы
У истоков «лейтенантской прозы»
В. П. Некрасов. «В окопах Сталинграда»
11 класс
В 1946 г. в журнале «Знамя» была опубликована повесть «В окопах Сталинграда» писателя-фронтовика Виктора Платоновича Некрасова (1911 – 1987), воевавшего на Сталинградском фронте в звании старшего лейтенанта. Повествование велось от лица лейтенанта Керженцева, военного инженера, уроженца, как и автор, города Киева.
Это произведение впоследствии, на рубеже 50-60-х годов, дало в нашей литературе начало течению, получившему наименование «лейтенантской прозы», представители которой прошли Великую Отечественную войну в звании младших офицеров: Юрий Бондарев, Василь Быков, Борис Васильев, Вячеслав Кондратьев, Владимир Богомолов и др.
Название повести перекликалось с «окопной правдой», которая проявилась в произведениях Эриха Марии Ремарка и Эрнеста Хемингуэя о Первой Мировой войне.
Постановка цели: проследить, как раскрывается правда о войне в произведении Виктора Некрасова о Сталинградской битве.
Ход урока
Военные будни
- Как повествует автор о великой битве в начале второй части повести?
С утра защитники города следят за первой десяткой вражеских самолетов.
«…Она определит весь день. По ней мы узнаем, какой у немцев по распределению квадрат, где сегодня земля будет дрожать, как студень, где солнца не будет видно из-за дыма и пыли, на каком участке всю ночь будут хоронить убитых…
Когда цепочка проплывает над нашей головой, мы облегченно вздыхаем, скидываем рубашки и поливаем друг другу воду на руки из котелков.
Когда же передний, не долетев еще до нас, начинает сваливаться на правое крыло, мы забираемся в щели, ругаемся, смотрим на часы – господи боже мой, до вечера еще четырнадцать часов! – и, скосив глаза, считаем свистящие над головой бомбы…
И так будет длиться целый день, пока солнце не скроется за Мамаевым курганом. Или нас, или соседей. Если не соседей, так нас. Если не бомбят, так лезут в атаку. Если не лезут в атаку – бомбят…
Целый день звенят в воздухе «мессеры», парочками рыская над берегом. Стреляют из пушек. Иногда сбрасывают по четыре небольшие аккуратненькие бомбочки, по две из-под каждого крыла, или длинные, похожие на сигару, ящики с трещотками, противопехотными гранатами. Гранаты рассыпаются, а футляр долго еще кувыркается в воздухе, а потом мы стираем в нем белье – две половинки, совсем как корыто».
Здесь нет никакой патетики. Автор показывает истинное, неприукрашенное лицо войны. Это, действительно, взгляд из солдатского окопа. Это военные будни, ежедневный подвиг народа.
Человек на войне
Война сталкивает лейтенанта Керженцева с различными людьми. Она ставит особые критерии оценки человека. «А вот вытащил бы он меня, раненого, с поля боя?.. Пошел бы я с ним в разведку?»
- Охарактеризуйте с этой точки зрения героев повести.
Валега – пехотинец, ординарец Керженцева.
«Маленький, круглоголовый мой Валега! Сколько исходили мы с тобой за эти месяцы, сколько каши съели из одного котелка, сколько ночей провели, завернувшись в одну плащ-палатку… А как ты не хотел идти в ординарцы ко мне. Три дня пришлось уламывать. Стоял потупясь и мычал что-то невнятное – не умею, мол, не привык. Тебе стыдно было от своих ребят уходить…
Привык я к тебе, лопоухому, чертовски привык… Нет, не привык. Это не привычка, это что-то другое, гораздо большее».
Фарбер
«Я до сих пор не могу раскусить его. Впечатление такое, будто ничто на свете его не интересует. Долговязый, сутуловатый, правое плечо выше левого, болезненно бледный, как большинство рыжих людей, и страшно близорукий, он почти ни с кем не разговаривает. До войны он был аспирантом математического факультета Московского университета. Узнал я об этом из анкеты, сам он никогда не говорил».
Оказывается, у него, командира, нет связного (ординарца): в роте из ста пятидесяти человек осталось восемнадцать – «Излишняя роскошь, пожалуй».
С командиром разведчиков морской пехоты Чумаком знакомство началось со столкновения из-за солдата, берущего трофей с убитого немца: «Не трогай разведчиков. Ей-богу, лучше будет». Впрочем, узнав, что Керженцев – заместитель командира полка по инженерной части, Чумак заявляет: «Что ж... Мы с саперами обычно душа в душу».
Именно Чумак рассказывает лейтенанту о товарище, с которым они до войны «как кошка с собакой жили». Но тот тяжело раненного Чумака дотащил до своего окопа. «Умер он потом, этот Терентьев. Обе ноги оторвало. В Гаграх, в госпитале узнал я. Мне его карточку передали. Просил перед смертью…»
Командир роты Карнаухов, бывший шахтер в Сучане, в землянке рядом с портретом Сталина повесил еще кого-то – «молодого, кудрявого, с открытым, симпатичным лицом». Это Джек Лондон: «Уважаю его… Настоящий он какой-то… Его даже Ленин любил. Крупская ему читала». Карнаухов тайком пишет стихи, которые никому не показывает.
- Что объединяет всех этих разных героев?
Они рядовые войны – Солдаты, Защитники Отечества.
Откровенный разговор
Виктор Некрасов раскрывает психологию человека на войне. Однажды замкнутый Фарбер решился на откровенный разговор с Керженцевым (часть вторая, глава 20).
- Выделите отдельные мысли из этого разговора. К чему они сводятся?
«Вам никогда не казалось, что жизнь нелепая штука?»
«Вы никогда не задумывались о прошлой своей жизни?.. Не кажется ли вам, что мы с вами до какой-то степени вели страусовый образ жизни?.. Если проводить параллели, пожалуй, это будет самое удачное. Мы почти не высовывали головы из-под крыла».
«Я говорю о войне. О нас и войне… Короче – вы знали, что будет война?
- Пожалуй, знал.
- Не пожалуй, а знали. Более того – знали, что и сами будете в ней участвовать… Раз в неделю у вас был военный день. Вы все старательно пропускали его… На других мы с вами полагались. Стояли на первомайских парадах на тротуаре, руки в брючки, и смотрели на проходящие танки, на самолеты, на шагающих бойцов в шеренгах… А о том, что и нам когда-то придется шагать, и не по асфальту, а по пыльной дороге, с мешком за плечами, что от нас будет зависеть жизнь – ну, не сотен, а хотя бы десятков людей… Разве мы думали об этом?»
«Я неплохо разбираюсь в вопросах высшей математики. Восемь лет все-таки проучился. Но такая вот элементарная проблема, как разоблачить старшину, который крадет продукты у бойцов, для меня почти непреодолимое препятствие».
«…Я особенно остро чувствую свою неполноценность».
«Я вообще туго схожусь с людьми. Или, наверное, люди со мной. Я, в сущности, мало интересная личность. Водки не люблю, песен петь не умею, командир, в общем, неважный».
Это не признания «нытика», как пытается охарактеризовать себя Фарбер. Это осознание своей ответственности на войне, ответственности за своих подчиненных.
Разговор неожиданно прерывается трансляцией по радио симфонического концерта. «Чайковский. Andante cantabile из Пятой симфонии, - говорит Фарбер. – Вот это место… Точно вскрик. Правда?»
Атака
В повести нет крупных батальных сцен. Когда идет наступление по всему фронту, рассказ Керженцева ограничен задачей, поставленной перед их дивизией: овладеть водонапорными баками на Мамаевом кургане (часть вторая, главы 23 – 25).
- В чем суть конфликта, сложившегося во время атаки и каковы его последствия?
Начальник штаба Абросимов бросает людей под вражеский огонь средь бела дня. Комбат Ширяев пытается ему объяснить, что целесообразнее атаковать высоту ночью: заложены заряды для проделывания проходов в минных полях и проволочных заграждениях. Но Абросимов требует немедленно вести людей в атаку.
Батальон теряет в этой атаке половину состава, но цели не достигает. Все равно приходится решать эту задачу ночью, как было задумано комбатом.
Ширяев был ранен, команду над батальоном принял Фарбер. Керженцев чудом остался жив. Карнаухов, ворвавшись в немецкие окопы, погиб. «Так и не прочел он мне стихи свои. Они у меня сейчас в кармане… Простые, ясные, чистые – такие, каким он сам был». Остался портрет Джека Лондона: «Они немного даже похожи – Лондон и Карнаухов». Осталась книжка «Мартина Идена» как напоминание о жизни, оборвавшейся на пределе человеческих возможностей.
Во время офицерского суда чести Абросимов пытается оправдаться тем, что баки можно было взять только массированной атакой, что «люди недобросовестно к этому отнеслись, струсили».
И тут подает свой голос обычно бессловесный Фарбер: «Вы сами трус! Вы не пошли в атаку! И меня еще при себе держали. Я все видел…» Так автор опять напоминает об ответственности командира, посылающего людей на смерть.
В результате Абросимов разжалован и определен в штрафную роту. «Больше я никогда его не видел и никогда о нем не слыхал».
Вера в Победу
Далее в повествовании наступает пробел: Керженцев был ранен в бою и находился в госпитале.
Возвращаясь в окопы, он волнуется, как при возвращении домой:
«Вот здесь мы высаживались в то памятное сентябрьское утро. Вот дорога, по которой пушку тащили. Вот белая водокачка. В нее угодила бомба и убила тридцать лежавших в ней раненых бойцов…
Вот он – Мамаев, плоский, некрасивый. И, точно прыщи, два прыща на макушке – баки… Ох, и измучили они нас. Даже сейчас противно смотреть».
- Каким настроением проникнута последняя глава повести?
Находясь в кругу друзей, празднующих его возвращение, Керженцев по просьбе Чумака читает обрывок немецкой газеты с речью Гитлера в Мюнхене 9 ноября 1942 г. – почти трехмесячной давности: «Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну, и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия – Волга – парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места».
Этой беззастенчивой лжи для поддержания собственных амбиций автор противопоставляет искренние чувства защитников города: «Эх, Чумак, Чумак, матросская душа… Иди сюда… Давай обнимемся. Мы с тобой выпили немножко… И Валегу давай… Пей, оруженосец!.. Пей за победу. Видишь, что фашисты с городом сделали… Кирпич, и больше ничего… А мы вот живы. А город… Новый выстроим. Правда, Валега? А немцам капут. Вот они идут видишь, рюкзаки свои тащат и одеяла. О Берлине вспоминают, о фрау своих. Ты хочешь в Берлин, Валега? Я хочу. Ужасно как хочу. И побываем мы там с тобой – увидишь. Обязательно побываем. По дороге только в Киев забежим на минутку, на стариков моих посмотреть. Хорошие они у мня, старики, ей-богу…»
Финал повести пронизан верой в грядущую Победу над фашизмом. И заканчивается произведение изображением пленных немцев:
«Длинной зеленой вереницей плетутся они к Волге. Молчат. А сзади сержантик – молоденький, курносый, в зубах длинная изогнутая трубка с болтающейся кисточкой. Подмигивает нам на ходу:
- Экскурсантов веду… Волгу посмотреть хотят.
И весело, заразительно смеется».
